Андрей Епишин

Увлечение коллективными мифологиями вкупе с ностальгическим желанием вернуться в прошлое характерно для современной массовой культуры и арт-рынка. С точки зрения маркетинга, это весьма эффективный инструмент для продвижения произведений искусства. Как результат, неискушённому зрителю сложно отличить грамотно подготовленный коммерческий продукт от реального опыта художника. Предположу, что ваше искусство зачастую воспринимается в ретроспективном ключе со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так ли это?

Возможно. Многие зрители, например, находят в моём творчестве следы влияния японской гравюры или арабской миниатюры. Я стараюсь не противоречить подобного рода знатокам, поскольку такие отсылки дают моей графике особое, раритетное прочтение.

А я, глядя на ваши графические листы, вижу некий тёмный оммаж modern a la Russe.

Да, я ощущаю в себе некоторую ностальгию по модерну. Но связана она прежде всего с вычурным иллюстративным материалом, который, в свою очередь, проникнут потребностью тщательного рисования. Меня привлекает сам по себе статус «изящного художника» Belle Epoque, но я не испытываю желания идти по пути модерна как символического искусства. Сама по себе символика модерна — это декадентские грёзы о некоем рае. У меня нет сожаления о той эпохе, поскольку она бесконечно далека от дня сегодняшнего. Меня интересует только искусство, а точнее, потенциал художественного языка модерна и специфика работы с изображением. Мне не хватает фантастического. Я немного устал от реализма, от воспевания тягот жизни, её социальных аспектов. Современные художники чрезмерно сосредоточены на актуальных проблемах общества, на том, что им должны что-то компенсировать, вернуть, отдать. Хотя, вполне возможно, им никто так ничего и не даст. Всё это напоминает мне историю о старой бабке, которая всю жизнь ждала прекрасного принца, а в итоге вообще не вышла замуж.

Нестор Поварнин. Искусство и Труд. 2021

Интересный образ современного искусства, как старой, обманутой в своих ожиданиях, бабки.

Очень характерный, на мой взгляд. Я искренне не понимаю, почему нельзя расширить рамки и выйти за пределы понимания искусства как воспроизведения жизни человеческих особей?

Ну, в подобных случаях речь обычно заходит о беспредметном искусстве. Однако вы работаете исключительно с фигуративом. Каково же содержание ваших произведений?

Я являюсь создателем своего собственного весьма специфического мира, демиургом рая для монстров. Этот мир абсолютен и невероятен: там всё время царит нордическая тьма. По своей прихоти бессмертные чудовища принимают вид полурастений или подобный животным, могут свободно передвигаться и пожирать друг друга.

На первый взляд я всё же чувствую некоторое влияние декадентства. Кстати сказать, в своё время Лев Троцкий трезво объяснял символизм желанием забыться, оказаться по ту сторону добра и зла.

Нет, я чужд поэтики символизма и не стремлюсь использовать образный мир XIX века, особенно для отображения современных ментальных процессов. Хотя меня интересуют и вневременные образы. В том числе и образ зла как такового. Но если в модерне преобладают мефистофелевские аспекты, то я не спешу это зло персонифицировать. Я даю представление о зле как о мрачной силе, которая дремлет в глубине веков.

Нестор Поварнин. Курица-мама. 2022

Если я правильно вас понял, то вы апеллируете к дохристианской, языческой культуре (что в общем-то и модерну не чуждо)?

Такие отсылки в моём творчестве, конечно, есть. Вместе с тем следует учесть, что в нашем обществе присутствует элемент ностальгии к той части русской культуры, которой, возможно, и не было, но очень хочется, чтобы она была. Мы ведь толком и не знаем, какая это была культура и насколько она в реальности была русской. Каждый представляет себе эту культуру по-своему, хотя общие связующие нити в этой коллективной иллюзии всё же присутствуют.

Пожалуй, русский человек всегда тосковал и тоскует по сказке. Мне кажется, что ваши работы очень удачно транслируют не иллюстрацию, не нарратив, а саму идею русской сказки. Отсюда и ассоциации творчества с русским модерном.

Да, возможно. Но меня интересует не русская сказка вообще, а, скорее, феномен русской хтони. Для широкого зрителя данное словосочетание почему-то ассоциируется с безысходностью, тщетностью жизни, народной травмой и хмельной тоской. Это такой устойчивый штамп. Хотя где-нибудь в штате Айдахо или в отдалённой провинции Камбоджи мы легко сможем найти те же признаки уныния и распада, поскольку они однозначно интернациональны. Вычленять подобное как исконно русский феномен, по-моему, неправильно. Русской хтонь становится в тот момент, когда появляется русский её выразитель — художник. И здесь очень важна его личная позиция. Ведь хтонь — это вовсе не подземные чудовища и не генномодифицированные великаны из комиксов Marvel. Речь идёт о глубоко дементном человеческом сознании, способном стереть на своём пути любые интеллектуальные конструкты. Это древние слои психики, которые, конечно, не имеют этноса и не могут быть исключительно русскими. Вообще негативная оценка собственной культуры мне кажется максимально непатриотичной. Русская хтонь очень популярна в отечественной массовой культуре, но именно в контексте деградации, регресса. Это как новый этап торговли русской матрёшкой, которая переписана ещё хуже и выдаётся за новую традицию. Я как художник в первую очередь стремлюсь найти и отобразить прекрасное в самом широком смысле этого слова. Поэтому даже обращаясь к феномену хтони, я стремлюсь делать это изящно.

Как правильно отметил в одной из своих лекций Чальз Майер (профессор, преподаватель европейской и международной истории в Гарвардском университете. — Прим. ComArts), «ностальгия так же соотносится с памятью, как китч с искусством». Мне кажется, что данная формула работает и в обратную сторону: китч верный спутник ностальгии. Более того, ностальгия часто становится универсальным оправданием попыток поверхностной реконструкции той или иной локальной культуры.

В подобном контексте ностальгия — уже не ностальгия, а, скорее, истина в последней инстанции, традиция, которую во что бы то ни стало необходимо вернуть. Я не вижу особого смысла в трансисторических реконструкциях. Более того, серьёзный художник не столько защищает большую истину, сколько обоснованно подвергает её сомнению. Как следствие, я сознательно не касаюсь так называемой «русскости»: не вставляю в свои композиции славянскую вязь, не изображаю разного рода «иванушек», не придумываю нового Змея Горыныча. Для меня это — не более, чем спекуляция. А вот то, что делал в своё время, к примеру, художник Иван Билибин, — большая сложная работа на грани этнографического исследования, которая требует серьёзного не только творческого, но и научного подхода.

Нестор Поварнин. Цена есть у всего. 2023

Нестор Поварнин. Древние предки. 2021

Нестор Поварнин. Пожиратель. 2020

Я знаю, что вы как художник активно сотрудничаете с рок-группами. Ваши работы не раз становились обложками музыкальных альбомов. Это каким-то образом укладывается в концепцию вашего творчества, или вы просто любите тяжёлую музыку?

Да, я искушённый слушатель и очень люблю metal. У меня не было поначалу никаких конкретных запросов от исполнителей на предмет сотрудничества. С другой стороны, мне хотелось помочь молодым музыкантам в презентации их творчества на должном уровне. Как результат, я создал несколько обложек для московской death metal группы Gosudar и одну для екатеринбургской black metal группы Ignis. Также я являюсь автором обложек дебютного альбома новосибирской death metal группы Cadaver Carnivore и нового альбома белорусской black metal группы Ciemra. Кстати, альбом Ciemra даже попал в обзор популярного британского журнала Metal Hammer. Я очень рад, что мои работы стали широко известны среди поклонников тяжёлой музыки, в том числе и за рубежом. Можно сказать, что это мечта, которая сбылась.