К вопросу о русском космизме

31 октября 2019 года в Фонде культуры «ЕКАТЕРИНА» состоялся Круглый стол в рамках Международного симпозиума, посвящённого исследованию космизма в искусстве. Цели симпозиума: обозначить связь между историческим космизмом и фундаментальными проблемами художественной практики, выявить влияние исторического космизма на искусство ХХ и ХХI века, рассмотреть связь между современным искусством и исследованиями космоса. Дискуссия «К вопросу о русском космизме» в Фонде культуры «ЕКАТЕРИНА» стала частью междисциплинарного проекта, организованного Университетом Сорбонна в сотрудничестве с лабораторией LabEx COMOD Национального центра научных исследований (CNRS, Франция). В рамках проекта проводятся научные семинары и круглые столы в разных институциях мира. В московской дискуссии приняли участие: Ольга Киселёва, Анастасия Гачева, Арсений Жиляев, Андрей Епишин и Карина Караева.


Сomarts подготовил расшифровку аудиозаписи Круглого стола.

Ольга Киселёва:

Добрый день. Цель моего выступления — определить контекст нашей встречи. Наш Круглый стол с участием всех присутствующих, а не только приглашённых спикеров, является частью Международного симпозиума, посвящённого исследованию космизма в искусстве, который организован университетом Сорбонна. В этом университете я заведую кафедрой Искусства и науки, а также возглавляю Международный институт искусства и науки (Art&Science International Institute). Интерес к взаимоотношениям между искусством и космосом, между наукой и искусством возник в Сорбонне неслучайно.

Как вы знаете, Сорбонна — один из старейших университетов Европы. Он был основан ещё в XIII веке. И на тот период, что интересно, ведущими науками, которые там преподавались, были богословие и алхимия. В этих двух направлениях средневековой научной мысли изначально заложено сотрудничество и противоречие науки и искусства. Богословие со временем трансформировалось в философию, тогда как алхимия развилась во все точные науки.


Я читаю лекции по дисциплине art&science в очень знаменитом амфитеатре. Я сама попросила этот амфитеатр, потому что именно там впервые в истории европейского университета женщина-профессор была допущена читать лекции. На тот момент она даже не имела профессорского звания, она получила его чуть позже. Вы, наверное, уже догадываетесь, о ком я говорю. Если не догадываетесь, то подскажу: её звали Мария Склодовская-Кюри. Также именно в этом амфитеатре вели свои дебаты Жак Лакан, Жиль Делёз и Феликс Гваттари. В этом амфитеатре читали свои лекции многие известные учёные. Официально программа art&science в Сорбонне появилась в 1968 году, когда произошла студенческая революция, благодаря чему было принято решение изучать современные науки, а не только латынь, греческий и античную классику. А моя кафедра официально существует с 2011 года, хотя я преподаю с 2000 года, и уже с этого времени на факультете Искусств проводятся подобные занятия. На нашей кафедре и на факультете в целом мы воспринимаем искусство как исследовательский процесс, в котором взаимодействие с наукой играет очень большую роль, поскольку высказывание художника может быть научно обосновано и научно структурировано. Темы, с которыми мы работаем — это темы, как правило, связанные с обществом и его проблемами. Сегодня нашими главными темами исследования являются темы, связанные с экологией, поскольку это одна из важнейших проблем современного общества, а также темы, связанные с искусственным разумом, который всё больше и больше захватывает власть над умами и телами жителей нашей планеты. Соответственно, эта выставка «Сверхчеловек — недоросль», в пространстве которой мы сейчас находимся, тоже входит в исследовательскую программу Сорбонны. И, как вы могли заметить, работы, представленные на этой выставке, пытаются, во-первых, фиксировать состояние современного общества, которое ведёт себя как сверхчеловек и как недоросль, имея доселе невиданную силу по отношению к окружающей природе, в частности, её разрушающую, и в то же время, не проявляя достаточно разума и пытаясь заменить его различными искусственными аналогами; во-вторых, подтолкнуть зрителя к поиску решения этих проблем. Отсюда и организация подобных встреч — симпозиумов в рамках выставок. Один из путей решения вышеозначенных проблем является диверсификация того, что мы сегодня называем искусственным, или машинным разумом.


Сегодня все программы искусственного интеллекта опираются на точные науки и характеризуются исключительно машинной логикой. Всем очевидно, как плохо они работают. Существует мнение, что можно усовершенствовать алгебраические программы. Однако есть и альтернативный вариант — обратиться к природному разуму.

Под природным разумом подразумевается не только человеческий или животный, но и разум растений, и разум стихий, который ещё очень мало изучен. Мы приходим к таким понятиям, как космический разум и космизм. Вот, собственно, тот круг проблем, который и предстоит нам сегодня обсудить. Я не являюсь узким специалистом по космизму. Я скорее работаю с общими тенденциями в области art&science, а также исследую проблемы, связанные с искусственным разумом. Поэтому учёный совет Сорбонны по моей просьбе пригласил панель квалифицированных спикеров, известных отечественных специалистов по космизму в области современного искусства, чтобы обсудить все исторические и философские аспекты этого явления и воплощение последних в современной художественной практике.

В заключении мне бы хотелось представить докладчиков круглого стола. Откроет мероприятие доклад Анастасии Гачевой, доктора филологических наук, ведущего научного сотрудника Института мировой литературы им. А.М. Горького РАН, сотрудника Музея-библиотеки Н.Ф. Фёдорова — «От искусства подобий к искусству действительности (эстетика русского космизма)». Далее мы заслушаем доклад Андрея Епишина, арт-критика, кандидата искусствоведения, главного редактора журнала критики, теории и истории современного искусства Community Arts — «Русский космизм и парадокс хаоса». Затем выступит Арсений Жиляев, художник, руководитель Института Овладением Временем, с докладом «Оптимисты будущего прошедшего». И завершающим станет выступление Карины Караевой, куратора, кандидата искусствоведения — «Космизм как визуальный опыт». Она расскажет о деятельности группы художников «Вверх!». И, разумеется, все присутствующие, многие из которых, как я знаю, работают с вопросами космизма, приглашены к дискуссии.

Прошу вас, Анастасия.

Анастасия Гачева:

Здравствуйте, дорогие коллеги. Я благодарю Ольгу Киселёву и университет Сорбонна за предоставленную возможность выступить в рамках этого международного симпозиума. Для меня этот проект выстраивается вокруг попытки вернуть человека и человеческое во всей его глубине, неизмеримости и потенции в центр мироздания. Передоверяя некоторое право руля, право распоряжаться и управлять миром, экстериоризируя свои потенции в искусственном интеллекте, человек практически себя обескровливает. Сама идея искусственного интеллекта родилась из стремления человека превзойти самого себя. Но хочется, чтобы интеллект — эта уникальная способность человека, как новое качество природного, — развивался не против природы, а в коэволюции с ней, в некоем соработничестве с разумом природы, разумом Земли — творящими потенциями природного и бытийного, а не противостоял им, пытаясь заменить природное искусственным. Вот, собственно, об этом и говорит русский космизм. И мне сегодня хотелось бы поговорить о том, какие горизонты русский космизм ставит перед искусством. Но прежде всего мне хотелось бы отметить, что к феномену космизма существует целый ряд различных подходов. Мы можем говорить о широком понимании космизма как некоего космического чувства, той одушевлённости, которая возникает в человеке перед лицом мироздания. Это то, что изначально рождается с человеком, проявляется в мифологии, в религиозном чувстве. Наряду с этим есть предельно узкое понимание космизма, которое развивает немецкая школа, в частности, Михаэль Хагемейстер и Борис Гройс. Они вычленяют прежде всего ту линию в космизме, которая связана с именами Николая Фёдорова, Константина Циолковского, Александар Богданова, Валериана Муравьёва и Александра Чижевского. И это, прежде всего, — проективизм и прометеизм. Эта школа трактует космизм как прометеистическую философию, которая стремится перестраивать мир. То понимание космизма, о котором буду говорить я, базируется на работах отечественной школы, прежде всего на работах Светланы Семёновой — ведущего исследователя русского космизма и философского наследия Николая Фёдорова, благодаря которой русский космизм вошел в мировую философию и культуру. Это понимание русского космизма как научной, эволюционной, ноосферной, и, одновременно, христианской, православной философии.

Космизм возникает в 1960–1970-е годы как попытка творческого ответа на пессимистическую картину мира, порождённую многочисленными высказываниями представителей естественных наук о неизбежной смерти Вселенной. Космисты возвращают человека в картину мира, выдвинув идею восходящей эволюции. Они утверждают, что человек в процессе эволюции возникает не случайно, говоря словами Фёдорова, природа в человеке не только начинает сознавать себя, но и управлять собой. Таким образом, всё дальнейшее развитие мира неразрывно связано с человеком, с его деятельностью, с его способностью к творчеству. Необходимо отметить, что все крупные русские философы воспринимают христианство как творческую религию, а не как обрядоверие (пошёл в храм, свечку поставил, помолился и почувствовал себя хорошо). Вера — это связь человека с высшей природой, неким высшим заданием, которое даёт ему Бог. Здесь можно выделить несколько фундаментальных идей, которые даёт христианская картина мира для понимания творческой роли человека в мироздании. Во-первых, Бог, создав Адама и Еву, вручает им землю на возделывание. Можно сказать, что в лице земли человеку вручается универсум. Однако после грехопадения в мир входит смерть, и порядок бытия искажается. Иисус Христос, вочеловечившись, заповедовал победу над смертью и нарисовал картину нового строя мира, где будет полное братство вещей и существ. Русские космисты, в частности Федоров, полагали, что основная задача человека — соработать Христу в восстановлении мира, в том благолепии и нетлении, каким он был до падения. Отсюда и связь с искусством. Коренное, бытийное задание человека — преображать этот мир, исцелять его от смерти, розни, несчастья, стихийности и превращать его в рай. Последнее не позволяет трактовать русский космизм как прометеистическую философию. У космистов мы видим модель субъектно-субъектных отношений, а не объектно-субъектных. Это идея единства и сотрудничества. Отсюда и рождаются задачи искусства, поскольку именно искусство проявляет всю полноту творящей, преображающей способности человека. Следует отметить, что эта сила преображения обращена не только на мир, но и на самого человека. Это единая задача, которая стоит перед искусством. При этом космисты видят две качественные стадии, через которые оно проходит: искусство подобий и искусство действительности.

Где рождается искусство? Как говорил Фёдоров, искусство рождается вместе с человеком, причём как подобий, так и действительности. Человек осознаёт себя разумным существом, и это его первый действительный творческий акт по отношению к себе. Но человек также осознаёт свою смертность. Последнее толкает его остановить время, запечатлеть уходящее, восстановить ушедшее. Так рождается искусство подобий. Для Фёдорова искусство подобий — это, с одной стороны, мнимое воскрешение умерших, с другой — проект нового мира.

Однако мысль, что такое проектное искусство только своими силами способно к жизнестроительству, — это, скорее, утопия символизма и авангарда, нежели русского космизма. Вспомните Александра Скрябина и его идею храма Вселенской Мистерии. Даже колоссальный синтез искусств, коллективный творческий акт не способен осуществить трансенсус и «выскочить» из существующей природы вещей. Но как же перейти к искусству действительности? Вот тут-то и возникает идея синтеза всех сущностных сил человека. Искусству необходимо сотрудничать со всеми областями научного знания, при этом сохраняя главенствующую роль, поскольку только искусство наделено даром творческого преображения действительности. Сравните с техницистской моделью производственного искусства, где оно отказывается от качества живорождения (искусство рождает образы, как природа рождает живых существ). Также искусство должно находиться в союзе с религиозным чувством, понятым как высший зов природы. Здесь, на мой взгляд, важно коснуться ещё одной темы: смысл искусства и смысл любви. Мы знаем, что древние греки выделяли четыре основных вида любви: φιλία — дружество, στοργή — привязанность между членами семьи, любовь к отечеству, αγάπη — чувство, которое связывает все существа мира и которое должно стать законом преображённого мироздания, и έρως, который влечёт друг к другу все существа и благодаря которому длится и совершенствуется жизнь. Ещё Платон говорил о том, что эрос — это сила, движущая мир к совершенству. Русские космисты, в свою очередь, выдвигают дерзновенную идею, что весь огонь творчества, все эротические энергии должны быть направлены на преображение человечества. Потому что в какой-то самой своей заветной потенции творческий акт стремится стать творчеством жизни. Миф о Пигмалионе и Галатее повествует именно об этом. Таким образом, художник будет творить не при помощи кисти, полотна, резца и других материальных орудий, он будет иметь дело с материей мира, направляя энергии эроса и на человеческий организм, и на внешнюю среду. Это будет творчество духа и эроса. Здесь мы видим, что любое техницистское искусство, которое сводится к конструированию и производству каких-то объектов, в том числе и посредством искусственного разума, не является пределом человеческого творчества. Таким образом, космизм говорит о том, что во Вселенной существуют огромные потенции органического, способные к рефлексии, к творчеству и самотворчеству.

Ольга Киселёва:

Большое спасибо. Теперь, давайте дадим слово Андрею Епишину.


Андрей Епишин:

Добрый день. Я хочу поприветствовать и поблагодарить всех собравшихся за то, что вы пришли на этот замечательный круглый стол. Я благодарю учёный совет Сорбонны и отдельно Ольгу Киселёву. Мне также хотелось бы отметить важное различие между конференцией и круглым столом, которое все вы, конечно же, знаете, но я позволю себе ещё раз о нём напомнить. У нас есть возможность не просто выразить свою научную позицию, зачитать доклад или озвучить его в свободной форме. Благодаря тому, как организаторы выстроили нашу дискуссию (я имею в виду в том числе и последовательность докладов), у нас есть возможность столкнуть противоположные взгляды, создав тем самым некое поле интеллектуальной напряжённости. Сразу хочу оговориться, что я буду рассматривать понятие космизма в самом широком смысле этого слова, а не в его историческом значении, поскольку сегодня понимание того, что такое космизм, значительно расширилось. Повышенный интерес современного арт-сообщества к идеям русского космизма закономерен и симптоматичен. С одной стороны, он инспирирован насущной экологической повесткой. Сегодня проблема климатической катастрофы выросла в один из ключевых политических вопросов. С другой — долгоиграющим духовным кризисом общества, который можно классифицировать как утрату общей идеи и идеала, или кризис гуманизма. Искусство давно уже преодолело свои традиционные рамки производства и функционирования, перейдя к тотальному преобразованию окружающей среды во всё более расширяющихся масштабах времени и пространства. Пути взаимодействия современного искусства с философией русского космизма могут быть многогранны и многовариантны: утопические и антиутопические сценарии будущего, стратегии выживания или радикальные модели коммуникации и так далее. Однако не стоит забывать, что определяющей генетической чертой космизма стало безграничное расширение прав сознательно-духовных сил человека в поиске глубинных причин зла и разработке средств его преодоления. Как известно, зло есть вечная проблема и фатальная неизбежность людского существования. Сегодняшний экологический кризис можно отнести к категории как социального, так и морального зла, поскольку это очевидный результат некой совокупности явлений, противоречащих интересам и жизненным потребностям человечества. Однако если посмотреть на вышеозначенную ситуацию несколько шире, то экологическая тема отступает на задний план, а за социальным злом проступает зло иное, всеобщее. С позиции русского космизма, источником этого зла является стихийность и слепота природной жизни, косность и непросветлённость материи, смертность, то есть изначальный природный хаос, который всё ещё не преодолён. Издревле Вселенная в человеческом сознании представлялась воплощением чего-то беспредельного, абсолютного, недоступного ограниченному человеческому пониманию, являясь предметом высокого восхищения, смешанного с трепетом ужаса. Научно-технический прогресс постепенно разрушил эту непознаваемую стену, делающую космос «вещью в себе». В ХХ столетии человечество далеко продвинулось в исследовании земно-космических взаимосвязей, что, в свою очередь, привело к переосмыслению такого явления, как смерть. Человечество отчётливо осознало, что оно действительно смертно относительно недавно. Современная наука свидетельствует, что гибель человеческой цивилизации, планеты Земля, Солнечной системы неизбежны. Человеку некуда бежать и некуда деваться, а его жизнь как биологического вида в конечном счёте лишена продолжения. Единственный выход из этого бытийного тупика — эволюционировать, самостоятельно преодолев ограничения сознания и природы, пространства и времени. В данном аспекте утверждение космистов, что во Вселенной нет целесообразности, но её должен внести сам человек, подчинив себе космическое пространство, становится более чем актуально.

Итак, космизм обозначает наличие неизбежных противоречий между человеком и космосом и полагает, что эти противоречия принципиально разрешимы. Отсюда вытекает и концепция антропокосмизма, который в отличие от антропоцентризма не утверждает человека мерой всех вещей и не ставит буквально в центр Вселенной.

Антропокосмическое понимание человека лишает его исключительности, видя в нём основную из органических составных частей и этапов развития космического целого. Но так ли это? Способен ли человек преобразить собственную природу и перевести космос в иное онтологическое состояние? Соответствуют ли идеи гуманизма законам биосферы? Насколько оправдано стремление человека охватить космос своим «морализирующим сознанием»?

Будучи практической проектной философией, космизм предполагал, что ответ на эти вопросы лежит в области передового научного знания, а также культуры и искусства (достаточно вспомнить рассуждения Александра Горского о том, что «наука доказывается искусством»). Однако, несмотря на впечатляющие достижения научно-технического прогресса последних двух-трёх десятилетий, горизонты коллективной планетарной надежды и по сей день остаются недостижимы. А непоколебимая убеждённость космистов в разумной организованности структуры Вселенной и её процессов сегодня вызывает всё большие и большие сомнения. Находится ли Вселенная в непрерывном процессе эволюции? Является ли становление космоса из хаоса (бытия из небытия) закономерным результатом этого процесса? Или же космос — это своего рода компромисс. Особый, весьма удобный угол зрения, под которым человек осмысляет хаос, не желая смириться с тем, что он лишь временный сгусток среди других сгустков материи.


Стоит отметить, что понятие хаоса, которым оперирует современная наука, также весьма космично. Хаос трактуем как некие структуры порядка, как комплексные системы, отнюдь не альтернативные порядку как таковому, но лишь являющиеся его усложнённой версией. Пытаясь ответить на вышеозначенные вопросы, необходимо коснуться такого понятия, как #антропныйпринцип. Сама идея антропного принципа опосредованно восходит к высказываниям русских космистов (Константина Циолковского и Владимира Вернадского) о том, что человечество появилось на земле в процессе эволюции единой планетарной системы — биосферы, как явления космического порядка, а не только земного. В последствии данный вариант антропного принципа был назван сильным, или антропным принципом участия. Слабый же антропный принцип, напротив, предполагает наличие во Вселенной разных значений мировых констант, резко отличных от человеческих. Последние не наблюдаются, потому что там, где они есть, в принципе нет наблюдателей. Иными словами, наблюдаемые законы космоса не являются единственными реально существующими, существует и хаос с иными законами, не доступными человеческому исследованию, поскольку наличие в нём человека невозможно и не предполагается. В данном аспекте переосмысление феномена хаоса действительно способно пролить свет на причины недостижимости космистских целей и идеалов. Космисты были убеждены, что зло осязаемо и научно преодолимо. Например, они полагали, что глубинные сферы Солнца влияют на земную жизнь, а избыток положительных ионов в воздухе порождает эгоизм, безнравственность, «зооморфизм» общественного строя и тому подобное. Иными словами, в деле регуляции Вселенной космисты видели множество локальных препятствий, однако не видели никакого глобального противодействия. Они не допускали мысли, что хаос непостижим для человека в принципе, поскольку человек в нём не предусмотрен. Человек никогда не был и не будет центром Вселенной, просто потому что постоянного центра у Вселенной вообще нет. Весомым аргументом в пользу этого утверждения служит тот факт, что положение, которое занимают планета Земля, Солнечная система и галактика «Млечный Путь» — одна из миллиардов других спиральных галактик, — ничем не выделено. В такой ситуации, экзистенциональный смысл бытия заключается не в преодолении хаоса, а в погружении, вхождении, попытке осознания. Однако последнее неизбежно влечёт за собой отказ от упорядоченного космического мышления, что, в свою очередь, ведёт не только к радикальным изменениям интеллектуальной структуры личности, но и к окончательной, катастрофической потере ценностей и смыслов человеческой этики. Безусловно, осознание отсутствия предустановленной гармонии делает любой эволюционный проект бессмысленным.

Однако если визуализировать положение человека во Вселенной как положение объекта, выброшенного из воображаемого центра на периферию бесконечной делимости и бесконечной трансформации, его жизнь и смерть освобождаются от дихотомического фатума. Смерть — это частный случай жизни и наоборот. Смерть Земли — не глобальная катастрофа, а исчезновение песчинки в пустыне. Смерть человечества — тем более...

В ситуации, где человечество отнюдь не кульминация, а только новый способ соединения элементов в децентрализованную конструкцию, основные признаки которой транзитность и преходящесть, нет ни малейшей надежды на то, что наука и искусство смогут стать средством организации хаоса. Но всё же они способны быть полем его фиксации и исследования. Как уже отмечалось выше, современные художники активно обращаются к наследию русского космизма, но их опыты крайне редко выходят за пределы «человеческого измерения». Обращение к теме хаоса происходит внутри его орбиты, хотя и на самой дальней границе. Истинный хаос, предкосмичный и предонтологичный, остаётся вне их проектов. С одной стороны, исследование этой слепой зоны проблематично даже в теории, с другой — оно всё-таки возможно посредством концептуализации научной проблематики художественными средствами.


Арсений Жиляев:

Привет всем! Спасибо, что пришли. Организаторам спасибо, что пригласили. Пару слов Андрею вдогонку. Космизм в фёдоровском варианте изначально вырастает из эволюционной теории. Поэтому совершенно очевидно, что «морализующее» влияние человечества на Вселенную невозможно. Мы имеем дело с неким процессом, за которым, с одной стороны, стоит воскрешение всех людей в их телах, психических особенностях и биографиях, а с другой стороны, предполагается, что это воскрешение будет осуществлено более технологически развитыми существами. Поэтому данная проблема в философии космизма присутствует изначально. Я называю это дилеммой экспонирования вечной жизни. Поэтому я бы не стал акцентировать идею антропоморфизма в космизме. Плюс, есть ещё и Константин Циолковский, который утверждал, что смерть — это освобождение, потому что те миллиарды атомов, которые в момент смерти покинут наши тела, обретут свободу и, возможно, затем присоединятся к организациям и системам несравнимо более высокого порядка. Так что даже тех канонических авторов, которых мы уверенно причисляем к космизму, нельзя трактовать однозначно. Поскольку мы неизбежно сталкиваемся с диаметрально противоположными точками зрения, внутри которых часто обнаруживается логика, которая в итоге выворачивает их наизнанку.

Но сегодня мне бы хотелось вам рассказать о тексте под названием «Оптимисты будущего прошедшего». Это текст о том, каким образом космистская логика может сочетаться и взаимодействовать с логикой марксистской и с теми тенденциями, которые существовали в развитии человечества и организации жизни в целом. Начать я хочу с небольшого текста «Оптимизм, пессимизм и ХХ век», написанного Львом Троцким в 1901 году. Троцкий критически рассуждает о разных типах взаимоотношений со временем. Он рассматривает оптимистов прошлого или, например, оптимистов настоящего, которые, с его точки зрения, являются консерваторами, людьми, воспевающими «Золотой век», который ушёл и не вернётся, или филистерами, мещанами, которые думают только о том, что происходит здесь и сейчас, и не думают о том, что произойдёт в будущем. Свою марксистскую позицию он определяет через пессимизм в отношении к настоящему и оптимизм в отношении к грядущему. Что вполне логично, поскольку марксизм — это такой телеологический, эсхатологический проект, завязанный на будущем и на перманентной критике происходящего здесь и сейчас. Любопытно, что Троцкий не рассматривает другие пессимистические варианты, которые на тот момент могли быть релевантны его идее. Например, декадентская позиция пессимизма в отношении будущего, которая сегодня, спустя век с небольшим, востребована как никогда. Причём это не только эстетская, декадентская позиция, но и позиция вполне интеллектуальная. Такая, что этот пессимизм становится парадоксальным оптимизмом. Как раз отчасти в продолжение того, что говорил Андрей, если мы воспринимаем положение дел во Вселенной как некий поток хаоса, то спонтанно возникающие в нём формы самоорганизации — это, наверно, не самое очевидное положение дел. Более очевидным мне видится состояние хаотичной деградации и распада. И с этой точки зрения апокалипсис, безусловно, является благом. С другой стороны, если рассматривать менее пессимистичные и радикальные позиции, здесь стоит упомянуть фразу, приписываемую Фредрику Джеймисону и Славою Жижеку: «Легче вообразить конец света, чем конец капитализма». Эта фраза в среднем интерпретируется как слабость политических сил, их неспособность каким-либо образом изменить мировую экономическую систему. И действительно, капитализм сегодня воспринимается как естественное положение дел, а капиталистическое мироустройство имеет онтологическую природу. Удивительно, что даже в такой ситуации возникают проекты, выходящие за рамки человеческого, дерзновенные на то, чтобы изменить природу, если она не справедлива. Кстати, ксенофеминизм во многих аспектах пересекается с космизмом, хотя и настаивает на перманентном усилении отчуждения, перманентной трансформации любых форм субъективности и так далее. И это крайне любопытно. Здесь я бы хотел сделать небольшой экскурс и показать, каким образом формировалось ощущение оптимальности и онтологичности капитализма, какую позицию по отношению к этому занимает марксистский проект и как с ним взаимодействует проект космизма. Я думаю, что, говоря об оптимизме, следует начать с идеи некого оптимума, с идеи соответствия этому оптимуму.

Капитализм возникает в ситуации, когда мир теряет оптимальность. Он возникает как принудительное выталкивание людей в некое перманентное хаотичное блуждание и вращение. Капитализм фактически заменяет идею оптимальности на обещание бесконечного развития. Одновременно с этим он заменяет идею соответствия идеей цифровизации, потому что вместе с капитализмом вещи, которые раньше удерживались религиозным порядком, выходят в свободное плавание и получают чёткую фиксацию внутри товарно-денежных отношений.

Забегая вперёд, отмечу, что Владимир Ленин говорил о том, что он понимает революцию как возвращение к оптимальному положению дел, которое искажено логикой капитализма. Потом та же мысль о революции, как о своего рода возвращении, как большом консервативном проекте, возникает и у Михаила Лившица. Это вторжение несоответствия коррелирует с постепенным переселением Бога из некого стороннего мира на землю и рационализацией божественных транзакций. Так постепенно идея удерживающего вещи бога трансформируется в идею рынка и постепенно ведёт к смерти бога. Но одновременно с тем становится понятно, что обещание бесконечного прогресса есть обещание ложное в силу специфики развития капиталистических отношений, поскольку без орбитальной трансформации, без самоотрицания перманентный рост невозможен. Момент самоотрицания кризиса, когда производственные отношения становятся проблемными, может привести к концу капиталистических отношений и, как вариант, к коммунизму, коммунизм в свою очередь обещает рационализацию хаоса. Однако, мы пока что не видим примеров успешного воплощения в жизнь марксистского проекта. Что касается космистского проекта, то здесь вышеозначенные проблемы решаются посредством исключения из системы координат времени как такового. Каким образом это происходит? Начнём с того, что космизм во много схож с марксизмом. Они возникают примерно в одно и то же время.


И марксизм, и космизм являют собой пример такой антифилософии — философии, которая не объясняет мир, а пытается его изменить.


Марксизм говорит о классовом враге, который должен быть выявлен посредством роста сознания пролетариата. Так же и в космистском проекте: люди живут в режиме автоматизма, потом выявляется зло, осознанно — это смерть, и приходит необходимость объединиться ради общего дела борьбы со смертью. Единственная поправка заключается в том, что проект космистов — это полностью пацифистский проект. И в этом тоже заключается проблема, потому что не совсем понятно, каким образом он должен, в таком случае, осуществиться. Между космизмом и марксизмом и с той, и с другой стороны не раз возникали попытки сближения. Со стороны марксистов таких шагов навстречу было очень много. Достаточно вспомнить Александра Богданова, который, пропагандируя собственную теорию омоложения и борьбы со смертью, в конце жизни занялся наукой и открыл Институт по переливанию крови. Были движения и со стороны космистов. Возможно, менее известные и менее очевидные, но не менее любопытные. Наиболее интересен здесь Валериан Муравьёв, который изначально был крайне критически настроен к революции и марксизму в целом. За это он чуть было не поплатился своей жизнью, но его спас сам Лев Троцкий. Однако в какой-то момент Муравьёв меняет своё отношение к большевикам, понимая, что у марксизма и космизма есть точки соприкосновения. Он устраивается по протекции Троцкого в Центральный институт труда, возглавляемый видным деятелем Пролеткульта Алексеем Гастевым. И через некоторое время на базе (насколько мы сегодня можем реконструировать) Гастевских идей, а также актуальных законов математики, теории относительности Альберта Энштейна и философии Анри Бергсона возникает муравьёвская теория овладения временем. Если в двух словах, то суть её заключалась в том, чтобы перенести логику оптимизации трудового действия на более базовый онтологический уровень. Если это удастся, то станет возможным восстанавливать материальные системы, внутри которых возможно будет повторять те или иные состояния материи, так же как в химии вызываются к жизни те или иные химические реакции. Таким образом, выход из капиталистической гонки бесконечного развития состоит в овладении временем, поскольку благодаря последнему прогресс будет полностью нивелирован. В этом аспекте космисты, и Муравьёв в частности, очень близки к Вальтеру Беньямину, который полагал, что революция — это спасительный стоп-кран, который может дёрнуть человечество в поезде под названием «прогресс», несущемся в пропасть. Прогресс через призму космистской логики является вынужденной платой. Он не может быть ценен сам по себе. Ценность заключается в его преодолении и выходе из проблематики вечной гонки. В заключении мне бы хотелось зачитать фрагмент письма Валериана Муравьёва Льву Троцкому:


«Да, политическая победа Советской власти полная. Но ведь не это нужно, чтобы можно было говорить о строительстве в том, большом масштабе. Для этого нужно, чтобы изменилась вся подпочва жизни, чтобы произошёл в самом деле глубинный переворот всех отношений, всех представлений, всех способов жизни. Что достигнуто в этом смысле? Думаю, очень мало. Ведь важно не изменение принадлежности тех или иных предприятий, не перераспределение благ, не новые данные права и новые наложенные обязанности. Всё это важно, как точки отправления, как та экономическая и социальная статика, которая явится основой новой динамики. Важна не новая форма отношений, а жизнь этих отношений в этих новых формах. Пока я вижу вокруг себя как бы войско, готовое к бою, но стоящее на месте. Надо видеть его в бою. Пока я вижу искусно созданный механизм. Надо, чтобы он зажил собственной жизнью, превратился в организм. Тогда можно будет сказать, родился ли он в самом деле или нет, действительность ли он или только видимость...».


И вот ещё одна последняя цитата из письма к философу-космисту Николаю Сетницкому, где логика недостаточности марксистской рационализации, недостаточности освободительного проекта и необходимости работы над онтологической структурой более чем очевидна: «Nous sommes plus bolchevistes que les bolcheviques memes!» Муравьёв говорит, что космисты — бóльшие большевики, нежели сами большевики, в духе известного выражения: «Eire plus myaliste qua le roimcme!» То есть, революция является бóльшим возвращением, чем это себе представляют и предлагают оптимисты прошлого. И далее он продолжает: «...Вы помните наши разговоры и тот парадоксальный вывод, к которому мы пришли, что революция для нас недостаточно революционна, что она слишком замыкается в общественных задачах, тогда как мы хотели бы мировой космической Революции...» Собственно, вот эта самая мировая космическая революция, это онтологическое изменение и будет, как мне кажется, являться оптимизацией будущего прошедшего, действительно способной вернуть бытие в иную будущность.


Анастасия Гачева:

Арсений, спасибо за прекрасный доклад! Маленькое уточнение. В Центральный институт труда Муравьёв пришёл уже после создания проекта овладения временем. Этот проект родился в пространстве полной свободы, когда Горский, Сидницкий и Муравьёв приняли решение создать новые установки на труд, чтобы расширить горизонты идей коммунизма до целостного идеала и обогатить их космисткими замыслами. И вот именно после этого Гастев и берёт Муравьёва в Центральный институт труда. Но и там он оказывается «белой вороной»…


Ольга Киселёва:

Ещё раз спасибо, Арсений, спасибо, Анастасия. Теперь слово предоставляется Карине Караевой. Её доклад носит название «Космизм как визуальный опыт. Группа „Вверх!“».

Карина Караева:

Добрый день. Большое спасибо. Я очень рада выступать в содружестве моих коллег, но сразу должна предупредить, что, возможно, я здесь своеобразный неофит, потому что я просто пытаюсь прокомментировать деятельность конкретного художественного объединения. «Вверх!» — это группировка художников, возникшая относительно недавно и активно позиционировавшая себя как объединение, продолжающее развивать идеи Николая Фёдорова. Собственно, моя задача — прокомментировать их деятельность и попытаться понять, насколько отношение этих художников к философии космизма номинально, или же это действительно попытка визуального претворения в жизнь идей Фёдорова.

Итак, у группы «Вверх!» мы наблюдаем попытку обращения к скрытому через явное. Художники делают свои проекты в метрополитене, исследуют пространство колодца, ямы, поля, склепа или его имитации, человеческие положения вне пространства, такие, например, как падение. Специфически нормативная документация для адептов — зрителей — определяет их действия: прослушивание, подслушивание, изучение текстов, проговаривание информации, различные испытательные состояния. Гравитация, метафоричность (художники в закрытом безопасном месте окружены определённой реальностью), эскапизм, страх перед системой, космическая антропология — всё это особые методы и темы объединения «Вверх!». В то же время всё, чем занимается объединение, обладает, с моей точки зрения, определённой долей утопичности. Достаточно вспомнить раннюю работу Екатерины Лазаревой с яблоком, которое она крепит на яблоню. Или крашение забора в знаковом для объединения посёлке Хлебниково на фоне тотальной разрухи, одичания и «мира праха». Это идеальное оптическое выразительное смещение эквивалента абсолютного существования предмета. Здесь возникает своеобразная оппозиционная структура в отношении к космизму. Например, один из выставочных циклов (всего их было четыре) делился на две части: сперва шла лекция Анастасии Гачевой о Николае Фёдорове, а затем происходило путешествие через метрополитен с персональным прослушиванием специального аудиофайла, где кураторы обсуждали художественные работы, зачитывали цитаты из знаковых текстов и проигрывали аудиозапись старта Юрия Гагарина, приветствие Нила Армстронга и так далее. Всё это работало на преобразование подземного пространства метрополитена. Здесь возникает аспект, определяющий оптическую и символическую конструкцию картины, который играет абсолютную роль по отношению к абсолютности предмета, представленного в своём фрагментарном состоянии. Это переживание особого рода, состояние, связанное с пониманием или перекодированием космизма, начинает выражаться через непосредственность фрагментации. Как, например, в работе «Склеп», посвящённой одному из идеологов «Вверх!» Леониду Студеникину, достаточно рано и самостоятельно ушедшему из жизни. Здесь я хотела бы привести цитату из работы Фёдорова под названием «Ни эгоизм, ни альтруизм, а родство!»: «При каких условиях «я» не будет означать господства или отрицания всех, кроме себя, а альтруизм — рабства или самоуничтожения! Или: когда «я» (= эгоизм) не будет означать одиночества (солипсизма), а другие (= альтруизм) не будут означать чуждости, розни (сепаратизм)? Синтез эгоизма (индивидуализма, солипсизма) и альтруизма может быть выражен соединением двух слов: «мы» и «все». Это будет полнота родства: вместо индивидуального, разрозненного бытия личностей — сосуществование; вместо смены поколений — полнота жизни, отрицание и упразднение смерти! Родство есть мы; для него нет других в смысле чужих: для него все — те же «я», свои, родные, естественно, органически родные, а не искусственно, механически, внешне сроднившиеся. Когда все будут чувствовать и сознавать себя во всех и таким образом даже дальние станут близкими, получится многоединство. Страдание и смерть могут побеждать истинное родство (да и то извне лишь, а не извнутри) только до тех пор, пока это многоединое существо не будет управлять внешнею силою. Нынешний человеческий род не имеет такого многоединства именно потому, что внешняя сила не только не подчинена ему, но наоборот, она владеет им, возбуждая в нём борьбу, а чрез неё — рознь, рабство и господство. При таком (нынешнем) положении многоединство или родство остаётся лишь проектом. Полнота родства существует лишь в Триединстве Божественном, а не в многоединстве человеческом…» То есть по сути, высказывание, возможно, условно связанное с Фёдоровым, разыгрывается у объединения «Вверх!» через непосредственность смыслового уровня для посвящённых. У этого посвящения существует несколько уровней: категория небесного, то есть условной общности; категория жизни после смерти, то есть воскресения; категория предметного узнающего видения. Здесь возникает новый смысл примирения фрагментарного и выведения его в изобретённую конструкцию картины, инсталляции, акции, объекта, фильма. «Видео как основной медиум для выставки выбрано не случайно, перефразируя Николая Фёдорова: „В искусстве движение получает сознание, соединенное с понятием бесконечности“ — подобно тому, как движение стрелы сокрыто между двумя её положениями в пространстве, так и сущность видео кроется размазанной между его кадрами», — рассказывают участники объединения о своей работе «Поле молчания». С другой стороны, видео скорее не определяет, а нивелирует, делает прозрачным, видимым дуалистическую сущность действий. Это можно сравнить, например, вот с этим: «Творить мы не можем, а воссоздавать сотворённое не нами, но разрушенное нами или разрушившееся по нашему неведению или по нашей вине, — мы должны, иначе мы не будем подобием Творца, и всё созданное должно погибнуть, разрушиться. Но воссоздавать мы можем лишь в совокупности (в совокупности всех живущих и всех сил и способностей, им присущих). Иначе — для чего же даны разум, чувство и воля? Разум без воли будет безжалостным созерцанием разрушения; чувство без разума (без знания) будет бесплодною жалостью к разрушающемуся и погибшему; воля без чувства будет злая воля, а без разума она будет волею слепою и бессильною. Все должны быть познающими, и всё должно быть предметом знания, но так, чтобы знание не отделялось от дела, ибо без последнего не может быть и первого. Тогда совокупность (целостность) познающих разумных существ, относясь к полноте познаваемого, неразумного, будет воссоздавать его, управлять им. Таким образом мир или природа придёт к самосознанию и самоуправлению через объединившиеся в общей цели и в общем деле существа, ныне в розни и в бездействии находящиеся». Это была цитата из сочинения Николая Фёдорова «Творение и воссоздание».

Если реальность не определяется религией, традиционные формы мифа находятся в состоянии отмирания, а зритель в своём осознанном или бессознательном отношении к мифу оказывается бесконечно разнороден, возможна ли коллективная идентификация себя с мифом? То есть, возможно ли отождествить личное право с универсальным? Если никто ни в чём не уверен, ничто ни для кого не очевидно, то необходимо некое поле уверенности, где можно преодолеть барьеры, где остаётся осязаемость, конкретность и телесность организма.

В этом смысле можно вспомнить работу «Ю» Петра Жукова, которая связана с рождением и преображением мифа о Юрии Гагарине в миф о воскресении космонавтов. Сравните с буквальным описанием выставки: «…На заснеженном поле между странным затопленным кладбищем и не менее наполненном останками предков каналом имени Москвы в посёлке Хлебниково прошла видеовыставка „Поле молчания“». Экспозиция была построена из девяти видео на девяти телевизорах по числу планет Солнечной системы, выстроившихся в своеобразном параде планет. В своих работах участники выставки исследуют ситуацию экзистенциальной необходимости космической утопии как надежды на Свет в сегодняшней социокультурной ситуации, говоря о невозможности политических игрищ перед лицом Космоса; цитируя Фёдорова: «Перед лицом космической силы умолкают все интересы — личные, сословные, народные». Заснеженное поле, как Ничто, подобно космической пустоте, рождающей материю, символизирует огромный, сокрытый в покое и в мёртвом, — потенциал, подобно всей территории России. Потенциал, необходимый к реализации для объединения в действительную общность и устремления вверх. Собственно, одна из ключевых работ группы так и называлась: «Россия вверх!», где один из участников Даниил Зинченко вскарабкивался на любые выступы в поле, на кладбище, вставал на кресты и выкрикивал: «Достигнем левитации в Российской Федерации!»

Собственно, мифология смерти и проектного безусловного воскрешения выражена не только в возможной «левитации», но и в заложенной здесь системе предельной иронии, которую определяет вывернутое в пространстве сакральное или объект: то ли крест, то ли стрела (группа достаточно часто использовала именно эти изображения), соотнесённые с проблемой кладбища, его пространства забвения и скрытого воскресения. Но когда мы соотносим проблему кладбища с архивом и с музеем, необходимо помнить о неизбежности и цельности. Последнее не в смысле единства, а цели — цели всеобщего воскрешения. Всеобщее воскрешение становится инструментом колонизации Вселенной в условиях десакрализации времени. С этой темой группа «Вверх!» также активно работала. Процитирую её участника Михаила Максимова: «Первые ощущения, что наша деятельность может быть объединена одним вектором от земли в космос, появились во время работы над „Некрофонией“ — процессом прослушивания могил близких людей, нежных нам по духу. Затем был период кристаллизации названия группы, период подбора определения для неё, затем был шок и пауза... Эти ощущения плюс объединение закрепились после спонтанного, но интуитивно совершенно чёткого решения Пети Жукова собрать „дачную“ выставку под эгидой „Вверх!“. „Вверх!“ — это не только направление, это также текущее время...» В этих словах впервые и закладывается проблематика времени. Священная растерянность перед экзистенциальной невыразимостью ситуации здесь и сейчас, где единственно адекватным отношением к сложившейся реальности становится движение в сторону космоса, осознанного как последняя возможная утопия, становится своеобразным, несуществующим манифестом объединения. Эволюция пространства при этом возникает на границе гетеротопического отстранения. Эволюционная идея «перестраивания» географии выставок выражается в пространстве посёлка Хлебниково, как возможности выбрать «странное место», войти в «видимые реальности». При этом физическая и метафизическая деформация пространства остаётся принципиально важной. Пустота и концептуальное означивание могил в акциях предполагает трансляцию накопленной в смерти информации при помощи стетоскопа, объединённого с микрофоном. Как писал Николай Фёдоров о вибрациях, «которых не лишены молекулы и прах умерших, и которых нельзя пока открыть никаким микрофоном». Космос как пространство воскрешения умерших объединяет пространство реальности и воображаемое реальное пространство отстранённого неба, космического бытия и попытку возвращения того полифонического символического пространства, которое в интерпретации группы «Вверх!» приобретает достаточно ироническую форму. С другой стороны, группа действительно пытается породнить идеи Фёдорова о возможности коллективного воскрешения с работой на конкретных пространствах, через обращения к тайному и интерпретацию смерти. Эти практики продолжаются и по сей день. Достаточно вспомнить проект «Тиннитус» Даниила Зинченко и Евгения Вороновского, который как раз посвящён попытке реанимации смертного состояния, а также интерпретации той мысли, что человек постоянно находится в положении смерти. Насколько это положение смерти интерпретируемо? И может ли оно быть интерпретируемо в том числе и массовой культурой? Также художники в этом проекте пытаются рассмотреть смерть как новый утопический вариант жизни.


Ольга Киселёва:

Спасибо большое, Карина. Давайте перейдём к дискуссии. Есть ли какие-то вопросы к Карине или к остальным спикерам? Может быть, есть замечания у самих спикеров?


Анастасия Гачева:

Мне был очень интересен этот доклад. Участники объединения «Вверх!» в своё время приходили к нам в библиотеку, выступали на Фёдоровских чтениях, но мне сложно было тогда «ухватить» их позицию. Ваш анализ был очень полезен. У меня возник вопрос: вы действительно видите в творчестве объединения иронию и некую внутреннюю полемику? И мне бы хотелось поподробнее поговорить о «Некрофонии», поскольку «Вверх!» демонстрировали у нас эту видеоработу.


Карина Караева:

Я не случайно вспомнила «Тиннитус», потому что это развитие идей о возможности «прослушивать» мёртвых и о том, что звук может стать продолжением «звука мёртвых». Это история о конкретном эстетическом жесте композитора, вступившего в половое сношение с мёртвой женщиной и записавшего произошедшее в качестве саундтрека. Даниил Зинченко исследует, насколько пространство этого странного этического и эстетического состояния продолжается в культуре, скажем так. Продолжается ли? Или оно остаётся прерогативой масс-медиа? В фильме он даёт такую диалоговую связку с хорошо известной в узких кругах акцией, когда какой-то мальчик изнасиловал свою соседку, убил её и покончил жизнь самоубийством, экстраполируя в соцсетях, что и как он делает.


Анастасия Гачева:

А в чем пафос? Для чего? К чему этот фильм нас выводит?


Карина Караева:

Фильм пытается интерпретировать новое пространство звука. Насколько это имеет отношение к космизму, вопрос для меня на самом деле вторичный.


Анастасия Гачева:

Я просто тоже начинаю чувствовать движение от космизма куда-то в другую сторону.


Андрей Епишин:

Мне кажется, если сейчас немного отстраниться и резюмировать нашу полемику, можно обнаружить три вектора развития исследовательской мысли. Первый вектор, самый предполагаемый и ожидаемый, — попытка продолжить начатые искания и исследования в русле русского космизма. Насколько эти попытки успешны, это уже другой вопрос. Второй вектор — реконструкция этих идей. То есть здесь речь не идёт об их продолжении и развитии, а исключительно о воссоздании этих идей здесь и сейчас. Как это было, например, в сообщении Арсения Жиляева.


Арсений Жиляев:

Но я не говорил ни о какой реконструкции.


Андрей Епишин:

О реконструкции идей Валериана Муравьёва. Нет? Хорошо, вы не говорили конкретно о реконструкции, но мне показалось, что ваш взгляд по преимуществу был обращён в прошлое. Поэтому я и назвал этот вектор условно реконструирующим. А третий вектор — это некая реакция художников на то, что философия русского космизма существует. Она может быть какой угодно, эта реакция. Но для меня, если честно, некротические опыты объединения «Вверх!» — абсолютный нонсенс. Как они связаны с русским космизмом?


Анастасия Гачева:

Никак абсолютно с русским космизмом они не связаны. Для Фёдорова смерть — это предельное зло. Вкапываться в смерть и там, прошу прощения, ковыряться — даже с самыми прекрасными и эстетическими намерениями абсолютно недопустимо. Смерть — это то, что должно быть преодолено. Можно эту позицию Фёдорова не принимать, но говорить, что причисляешь себя к космистам и совершать подобное…


Андрей Епишин:

С точки зрения православного, да и вообще религиозного мировосприятия, это, мне кажется, вообще какая-то некромантия — взаимодействие с миром мёртвых, использование его энергии. Некромантия в переводе с греческого, собственно, и означает общение с душами умерших.


Ольга Киселёва:

А я так поняла, что это и воспринимается как преодоление смерти.


Анастасия Гачева:

Вот это вот погружение в смерть?


Арсений Жиляев:

Если вспомнить о таком отечественном художественном явлении 1990-х годов как #некрореализм, то все вопросы автоматически снимаются. Мне кажется, что здесь речь идет гораздо больше о некрореализме, нежели о космизме.

Ольга Киселёва:

У меня ещё один вопрос вопрос ко всем спикерам. Как я упомянула в начале, лаборатория LabEx COMOD исследует космизм как особую форму мышления, как дополнение или альтернативу предлагаемому сегодня мышлению машинному. Так вот, во всех выступлениях эта мысль сквозила. Но я бы хотела предложить каждому спикеру в отдельности сформулировать и внести некое предложение для современного общества, для его самоосмысления и функционирования, основанное на вашем личном опыте космизма, которое помогло бы наше общество оптимизировать. Давайте начнём с Арсения Жиляева.


Арсений Жиляев:

Я предлагаю современному обществу заняться оптимизацией пространственно-временного континуума с целью овладения временем и рационализации тех идей, которые проходят в марксистском проекте, и тех реальных политических процессов, которые происходят в мире. Мне кажется, это позволит существенно улучшить общество.


Ольга Киселёва:

В чем бы это могло конкретно выразится?


Арсений Жиляев:

В том числе и в победе над смертью.


Ольга Киселёва:

Это результат. А каков способ овладения временем?


Арсений Жиляев:

Посредством производственной математики.


Ольга Киселёва:

Например…?


Арсений Жиляев:

А вы хотите какой-то конкретики? Ну, поскольку я техно-оптимистически смотрю на происходящее, более всего мне близка повестка #ксенонауки.


Ольга Киселёва:

Спасибо. Анастасия, может быть тогда вы продолжите?


Анастасия Гачева:

Что даёт космизм современному миру? Во-первых, это снятие онтологического пессимизма по отношению к человеку, к миру и к будущему. Апокалиптическое сознание довлеет современному человеку. Опыт XX–XXI веков — это опыт страшных войн, мясорубки, свидетельство того, что народы Земли не в состоянии договориться друг с другом. Есть технические средства связи, но нет того планетарного сознания, о котором говорили космисты. Нет ощущения Земли как общего дома и человечества как единого целого, единой семьи. Николай Фёдоров даёт парадоксальную модель, когда он хочет идти от любви всех живущих к ушедшим. Любовь эта может по-разному выражаться и претворяться, в том числе и в искусстве. Искусство в союзе с различными институциями культуры (музеями, архивами) становится собирателем памяти. И здесь как раз цифровая среда, искусственные системы сохранения информации, трансляции знаний встают на службу тотальному проекту воскрешения. Формула Фёдорова — «все мы братья по любви к отцам, тайна братства скрывается в умерших». Это и есть главный посыл общего дела. Космизм может дать искусству воодушевляющий вектор, восприятие мироздания как единого осмысленного организма. Мне кажется, что сегодня нам нужен новый вектор перезагрузки христианства, потому что оно буксует, согласившись занять в мире какую-то свою нишу. Для космистов христианство — это активная сила. В своё время христианство стало величайшей революцией, и сегодня оно должно по-прежнему двигать мир. Также космизм может дать современному обществу понимание целостности органического, потому что человек сегодня буквально загипнотизирован искусственным, он не видит в живом тех колоссальных потенций природного, которые могут встать на службу преображения человека. Фёдоров призывал перейти с путей технического прогресса на пути органического, прокламируя ценность органики. Органики, желающей возрастать, а не просто пребывать в своих сообществах и симбиозах. Я внутренне не могу согласиться с тем, что какие-то микроорганизмы, плесень будут колонизовать космос. Космос должен осваивать и преображать человек.


Ольга Киселёва:

Спасибо. Карина?


Карина Караева:

Мне тоже очень близка идея сотворчества, которую предлагает космизм, и которая действительно позволяет работать с проблемой коллективной памяти вне родовых травм.


Ольга Киселёва:

Спасибо. И, наконец, Андрей.


Андрей Епишин:

Я сейчас сидел и ломал голову, что же я хочу обществу хорошего пожелать. Меня философия русского космизма в первую очередь привлекает идеей поиска, нахождения первичного мирового зла и попытки его искоренения. Для меня ценно, что космисты артикулируют эту проблему, говорят о том, что зло действительно существует. Ведь существование зла — вопрос философский, который до сих пор не был и вряд ли когда-нибудь будет окончательно разрешён. Что есть зло, субъективно в человеке и объективно в мире? Это отсутствие добра здесь и сейчас или это какая-то отдельная энергия, отдельная сила? Так или иначе, космисты утверждают, что зло убивает человека, если бы зла не было или оно было бы побеждено, то не было бы и смерти, и всего того, что заставляет человечество нравственно деградировать, страдать, блуждая кругами и строя немыслимые экономические и политические системы. Очевидно, что эти системы не приводят ни к каким объективным результатам. В последнее время, действительно, создаётся впечатление, что человечество ходит по кругу и, конечно, находит немало позитивного в цикличности своей истории, но при желании можно найти ровно столько же и негативного. Мне бы хотелось, чтобы человечество отошло от этих (для меня абсолютно механистических, машинных) вычислений относительно спокойного существования и несущественного продления этого существования (например, за счёт улучшения экологии). Это не более чем бухгалтерский баланс, который по сути своей ничего не даёт. Я думаю, нужно прекратить это делать и задуматься, а не противостоит ли нам что-либо в целом. Мы здесь постоянно упоминаем некую высшую силу, то ли находящуюся в самом человеке, то ли вне его, но очевидно существующую, творящую и несущую благо. Но мы ни разу не задались вопросом, есть ли противоположная сила. Это очень самонадеянно. И даже в словах Анастасии о колонизации космоса прослеживается некая иерархичность. Вот, плесень хочет колонизировать космос. Но парадокс заключается в том, что плесень не подозревает от том, что она плесень. Кто знает, быть может, человечество и есть эта самая плесень?!


Анастасия Гачева:

Плесень хочет преобразится и перестать быть плесенью.


Андрей Епишин:

Хочет ли? Вот как осознать в себе зло, как его почувствовать? К сожалению, у меня сложилось впечатление, что, дожив до сего дня, человек так и не научился идентифицировать зло. Для меня в этом главный кризис и проблема христианства: очень много слов, очень много дел и очень мало толку. Потому что зло так и не идентифицировано. Оно и внутри христианства, и вне его. Мы постоянно говорим о зле, но не понимаем, что это, а может быть, и не хотим понимать. С моей точки зрения, эта проблема очень важна, и я не совсем уверен, что её решением должны заниматься исключительно религиозные конфессии. Поэтому мне очень близка позиция космистов с упором на науку. Ведь зло вполне может оказаться осязаемой и научно фиксируемой субстанцией. К слову сказать, земля кишмя кишит тварями, паразитами, сверхпаразитами, которые вполне совершенны и отнюдь не жаждут преображения.


Анастасия Гачева:

Ну, если уж вы христианство берете, то с этой точки зрение все, что мы сейчас в природе имеем, бог вообще не создавал.


Андрей Епишин:

А кто это создал?


Анастасия Гачева:

Это возникло в природе извращенно.


Андрей Епишин:

То есть в природе было изначально сокрыто зло?


Анастасия Гачева:

Нет, изначально его не было.


Андрей Епишин:

А откуда же оно тогда взялось?


Анастасия Гачева:

Оно вошло в мир вместе с грехопадением и со злой волей человека. Но я о другом сейчас хочу сказать. Человек в любом случае дает этическую оценку состоянию мира. Вот, вы рассказываете об этих своих паразитах…


Андрей Епишин:

Прошу прощения, но это не мои паразиты.

Анастасия Гачева:

Да, это понятно. Но у вас есть некое нравственное сознание того, что это не есть хорошо, в том числе и для природы. Ведь в природе есть и случаи взаимопомощи. Ещё Пётр Кропоткин об этом писал. Потому что в самой природе, в эволюции есть вектор, чтобы «выскрестись» из этого состояния паразитизма, пожирания, вытеснения и борьбы. Сама природа хочет выйти на новый уровень отношений, а человек ей в этом должен помочь. Вот как-то так.


Андрей Епишин:

Мне кажется, мы с Анастасией сейчас озвучили две полярные точки зрения. Человек является духовным центром эволюции и наша Вселенная (которая всё-таки наша) развивается и стремится к тому, чтобы стать лучше, найти некий нравственный ориентир и этический идеал. Или же ничего этого не существует, а есть только субъективная позиция человека, у которого в свою очередь есть своя какая-то этика. И есть остальное пространство, которое соизмеряется с человеческим сознанием, и тогда человек называет его «космосом», или не соизмеряется — и тогда он называет его «хаосом». И в этом пространстве нет никакого добра, никакой любви и никакого эволюционного потенциала, стремления к субъективной и, в общем-то, малодоказуемой цели. А если это так, то человечеству, к сожалению, придётся признать своё поражение. И, наконец, признав это поражение, человечество может задать себе последний вопрос: это есть естественный ход вещей или же всё-таки этике человека (откуда-то она у него всё-таки взялась, пусть и субъективная, и случайная) противостоит некое зло. Я не говорю, что оно персонифицировано, что это дьявол с копытами и рогами, нет, конечно. Но оно существует? Оно видит нас, это пространство или что-то ещё? Или зла не существует, и мы просто субъективные частицы среди других частиц? Мне почему-то кажется, что зло существует. Поэтому-то мне и близка философия русского космизма. Очевидно, что космистам тоже так казалось, поскольку они видели в смерти человека нечто неестественное…


Анастасия Гачева:

Не только в смерти человека, но и в смерти Вселенной в целом.


Ольга Киселева:

Ну что же. Наш круглый стол подошёл к концу. Спасибо большое всем за такие богатые версии космизма, его прошлого, настоящего и будущего! Я надеюсь, что эта беседа даст начало новым художественным произведениям, книгам, изданиям, а также новым конструктивным встречам.